О любви.

 

Щелкнул замок отпираемой двери, и тишину разрушили стук каблуков, шелест снимаемого пальто, грохот отказывающихся стоять прямо пакетов. Уединению видимой лишь на светлом фоне окна инопланетной пыли, оказавшейся в измерении "Квартира №67" в невесомости, помешал неожиданно появившийся сквозняк, который, однако, быстро исчез. По дому расползался ее обычный "Opium", означавший, что неделя в самом разгаре.

Необычно быстро раздевшись (как правило, она делает это не спеша, позволяя себе немного посидеть на стуле у двери), молодая женщина вошла в гостиную и направилась к завершавшему равнобедренный треугольник стен зеркалу. С небрежно снятой шапки взлетела стайка снежинок, по пути превратившихся в капли росы. Они забрызгали неживые цветы, произраставшие с незапамятных времен в вазоне на тумбе.

Она причесала растрепавшиеся пряди и нашла в зеркале его лицо.

- Для кого это я, собственно, прихорашиваюсь? - бросила она и вскинула голову. Затем, окинув взглядом комнату, добавила, - опять бардак! Как он мне надоел! Хоть домой не возвращайся...

- Это камешек в мой огород, дорогая? Извини, как-то руки все на доходят. Ты ж знаешь, как я занят, - попробовал отшутиться он.

- Да, дорогая, тебе нужен мужик! Настоящий, нормальный мужик, - довольно громко проговорила она, рассматривая морщинку на лбу.

Он привычно промолчал и принялся наблюдать, как она разбирает принесенные бумаги и почту. На документах виднелось множество печатей и, судя по величине букв, важных подписей.

"До чего же я стал рассеян, она же вчера на работу новую устроилась, а я и не спросил, какую. Надо бы поздравить. Лучше уж поздно, чем никогда". И, воодушевленный догадкой, он решил заговорить с ней о том, как ей повезло, что он рад, но зазвонил телефон, и мысль, как бывало с ним в последнее время, бесследно исчезла.

- Подними, пожалуйста, - машинально пробормотал он.

- Алло, Виталий Палыч, какая приятная неожиданность ... Ви ... да .., спасибо, спасибо, мне очень приятно.

Из трубки слышалось шипение Виталия Палыча.

"Ну Виталий Палыч, ну гадюка!" - решил он.

- Да-да, мне передали ... непременно, непременно! - промурлыкала она, и до самого конца разговора тираду Виталия Палыча прерывали лишь ее застенчивые смешки.

Он хотел было отвернуться, но решил, что она не должна видеть его таким и продолжил пристально вглядываться в ее лицо.

- Всего хорошего, целую.

"Да, гадюка ты, Василий Палыч" - утвердился он в своей мысли.

- Виталий Палыч...- поправила она задумчивым голосом, - он, конечно, не двадцатилетний атлетичный блондин, но довольно симпатичен, высок, богат и, вообще, довольно интересен.

После такой характеристики он почувствовал как злость подкатывает к горлу:

- Что это значит? Что, я спрашиваю! Больше так продолжаться не может! Что ты себе позволяешь? Эти звоночки постоянные ... домой поздно приходишь ... ах, работка новая подвернулась - не хочу этого слышать! "Всего хорошего, целую", меня ты когда последний раз целовала? Что, что молчишь, - ему захотелось сплюнуть, - я что, уже не существую? Дура, я о тебе весь день думаю, волнуюсь, да, волнуюсь. Улыбаешься? а мне не до смеха, представь себе... тебе б только похихикать по телефону. Между прочим, он и без тебя постоянно трезвонит, я не беру - знаю как там у вас: "Ошиблись номером", или трубку бросят... Ну все, все, хорошо, давай поговорим, все, я успокоился... Что-нибудь хочешь мне рассказать?.. Я вообще с кем разговариваю! У тебя есть кто-нибудь? Отвечай ... отвечай... Ты мне изменяешь, стерва! Кто у тебя? "Атлетичный, симптичный", а меня размазней, наверное, считаешь! Ну чтож, я покажу тебе. Вот постой-ка, постой... Не отворачивай голову, - заорал он, - у-у, какая ты...

Передразнивая ее, он прокричал:

- Буду любить тебя вечно ... буду ... любить, тьфу, - он помолчал, - ты меня бросила, родная, я знаю, бросила. Эти все как крысы, как крысы, как крысы.

Она медленно встала и, смерив его холодным взглядом, вышла из комнаты.

Его гнев еще долго метался от угла к углу и, казалось, - секунда - и лопнет от его напора какая-нибудь ваза с неживыми цветами. Вазы выдержали - он научился прощать. Он так быстро отходил, он научился понимать желания этого дома, который терпеть не мог его криков.

"А ну ее! И пусть"

- Слышишь, мне плевать. Слышишь, я плюю на все это. Я на тебя ... плюю. Плевал я на тебя! - напрягая связки, крикнул он.

И все стихло. Тяжелым пологом провисла тишина. Тикали часы.

Открылся кран, и очень долго текла вода.

Мерно падали снежинки. Некоторые из них разбивались о стекло, распластавшись то буквой Ж, то буквой О...

- Может собаку завести?

- Дура.

То тут, то там трещали половицы. Этот звук почему-то напоминал треск ломких еловых веток, вповалку лежавших в недрах камина из старого советского кино и некачественного советского кирпича.

Совсем стемнело, и, по волшебству невидимого мага, хрустнувшего суставом высохшего пальца, по комнате раскатился свет. Тянулись часы.

"Она, наверное, уснула. Спит себе и ни о чем не думает. И ведь даже не поела. Да, не слышал. И черт меня дернул за язык ее ругать - вот идиот - а Василь Палыч - какая-нибудь большая шишка, ну как с таким не похихикать, работа ведь новая, кто его знает, - он усмехнулся, - сколько раз об этом читал..."

"Ну-ну, не будь тряпкой, что-то ты стал слишком мягкотелым, даже не думай просить у нее прощения, - убеждал он себя, - в конце-концов она не меньше твоего виновата, а спит себе сейчас и не о чем не думает. Устала ... Хорошо бы приготовить ей ужин!"

Шли минуты.

Долго звонил телефон, но никто не подошел.

Шли минуты. Будильник и настенные часы никак не могли попасть в такт друг друга, и потому казалось, что в минуте не шестьдесят секунд, а сто двадцать. Тянулись минуты.

Давно уже закончился снегопад, а тела мертвых снежинок, застывших на стекле, все еще делали вид, что ветреная вьюга, весь день блуждавшая по городу, не ушла к другому.

Открылся кран и вода, шумя, начала заполнять ванну. Зазвонил телефон, но она не услышала, а он решил не обращать внимания.

"Наверное, за сегодняшний день у меня прибавилось морщин и седых волос, - новая мысль развеселили его и он попытался разглядеть в зеркале свое постаревшее отражение, - Эй, что это я все о себе. Весь вечер только и твержу - я, я.. - О, милый мой, да ты тяжело болен, да-да! Неизлечимо. Так-так, больной, сложный случай - Нарциссизм последней стадии. - Что же делать, доктор? - Тут я бессилен, мой бедный пациент. - Но доктор... - Вообще-то был один рецепт, но... - Доктор! - Сложно вспомнить, он так давно никем не использовался. Минуточку-минуточку, - он попытался наморщить лоб, - ну вот, кажется есть! Запоминайте: принимать с утра, в полдень, до обеда, после него, до и после ужина, вечером, ближе к ночи, ночью, обязательно вечером. - А что, доктор, что принимать, вы не сказали. - Разве? Любви, несколько капель любви. Но только не передозируйте. Это очень старое средство, но я не до конца знаю силы его действия - его ведь так давно не использовали. Я и вам не советую - опасно, знаете ли, но если решитесь, не передозируйте. - Но, доктор, где же достать это удивительное лекарство? Я вот стал замечать, что люди со временем черствеют, меняются. Многие просто внезапно оказываются злыми, жестокими и, как-будто становятся пропитанными ложью, - ему вдруг вспомнилась картинка из той далекой жизни, когда, проходя мимо одного из домов, он увидел странную надпись на двери; последние слова ее были размазаны так, что их не удавалось прочитать, и от чего фраза звучала еще таинственней. Надпись гласила: "Осторожно, злые...", - самое главное, больной, не передозируйте снадобье - может плохо сказаться на сердце, да, очень даже возможно."

Послышалось, как она вышла из ванной, оставив на полу небольшую лужицу. Зажужжал какой-то механизм, и он стал думать о том, что это - фен или стиральная машина. По звуку - фен.

Вдруг за окном взорвался фейерверк. Затем еще и еще.

"Какое сегодня число? Неужели Новый Год? Ведь такие хлопушки обычно взрывают зимой, на праздники. Вот беда, беда, беда ... У меня же нет подарков, - напрягая выцветшие от ежедневного яркого света глаза, он пытался высмотреть что-то в календаре, - нет, не может быть. Нет, еще ведь только ноябрь, ну ладно, ладно, - начало декабря, все равно, еще можно успеть".

Он успокоился и стал привычно вслушиваться в звуки дома. Все-таки, судя по времени, стиральная машина.

Шлепая тапочками, вошла она.

"Фен", - твердо решил он, увидев ее красивые, легкие, сухие волосы.

Абсолютно обнаженная, она гордой походкой миновала гостиную и исчезла в спальной, даже не удостоив его взглядом.

Несколько минут она молчала, и вдруг он услышал тихое:

- Ты меня любишь?

- Что?.. Что, я не расслышал.

- Ты любишь меня? - спросил голос настойчивей.

- Что это с тобой случилось? - в замешательстве спросил он, - ты так давно меня об этом не спрашивала.

- Ты любишь меня?

- Конечно! - испугавшись, что она не так поймет его растерянность, сказал он, - да, да, любимая.

- Скажи, что ты любишь меня, - настаивал голос.

- Люблю.

- Скажи мне. Сделай это.

- Люблю. Люблю. Я люблю тебя.

- Еще, еще.

- Люблю, я люблю тебя, родная. Я только о тебе и думаю. Я живу любовью к тебе. Конечно, я люблю.

- Да, да, еще, скажи это.

- Люблю! Люблю!!!

- И я люблю тебя, дорогой! Ты такой ... ты такой ... как я люблю тебя, милый.

- И я. Я же жить без тебя не могу, крошка. Почему я так боялся сказать тебе это? Ты - мое горькое счастье.

- Еще.

- Люблю! Люблю! Я ... люблю ... тебя, - почти плача кричал он ей, - Я ... Люблю ... только ... тебя! Буду ... любить ... вечно

Неожиданно послышался треск, веселый смех девушки, затем заиграла глупейшая в мире музыка, впрочем, быстро сменившаяся беззаботной беседой.

"Так это был телевизор! Это же - эй, люди, вы слышите? - это был телевизор. Я ему только что в любви признавался, - сквозь слезы смеялся он, - ха-ха-ха-, какое дурацкое положение! -Ха-ха-. Я люблю тебя, мой телевизор, -ха-ха-, жить без тебя не могу -Ха-ха- бедные, бедные мои нервы, -ха-ха-хи-ха- не правда ли, смешно -ха-ха-".

Перед сном она заглянула в гостиную. Поставив на столик кружку с дымящимся чаем, она села напротив него и принялась распечатывать принесенное сегодня письмо. На конверте он увидел свое имя и спросил:

- Ты читаешь адресованные мне письма? Ну и что там?

- Ничего, спасибо ... и не этом.

- Послушай, я все-таки хочу извиниться перед тобой. Я тут подумал: так давно не признавался тебе в любви...

И он долго, не скрывая чувств, говорил ей простые слова: что счастье может быть только с ней, что любые слова о ее нежности малы и убоги; что если любви навеки не бывает, то она должна быть такой, как у них, - обжигающей, пьянящей, цветной; что ссоры, в сущности, - лишь маленькие кочки на их пути, совместном пути, а впереди, - посмотри, посмотри, милая, воистину, все это пространство наше. Она пила чай, смотрела на него и немного грустно улыбалась. Когда кружка опустела, она встала и подошла к шкафу с книгами, так, что он уже не мог ее видеть, открыла стеклянные дверцы и достала один из стоящих там сборников.

Он замолчал.

- Прости, - наконец сказала она и ее руки потянулись к нему.

- Нет милая ты не можешь вот так вспомни про наше чувство вспомни что мы пережили не надо пожалей меня пожалей пожалуйста прошу умоляю не делай этого оставь меня я обидел тебя прости я бы на колени вот не могу ну хочешь скажу что я мерзок что я жалок и гадок я мерзкий я мерзкий, - хныкал он, - червяк не трогай прошу-у-у-у умоляю-у-у

Достав из рамки фотографию молодого мужчины, она положила ее в раскрытую книгу. Где-то между Набоковым и Пелевиным.

 

*******************************************************************

 

По волшебству невидимого мага, хрустнувшего суставами высохших пальцев, дом окутала мгла.