Мутации дона Хуана в России начала века.

 

Вот уже месяц я ничего не писал, и обстоятельства того дня не предполагали обратного. Но слова человека, волею случая и потрясающей непредсказуемости транспортного хозяйства страны оказавшегося моим попутчиком, не могли остаться незафиксированными. Нужно, впрочем, предупредить читателя, что было бы неуместным и даже опасным принимать написанное в качестве фактических убеждений или закодированного послания. Правильней рассматривать данный текст, как некий набросок, начиненный антропологическим сюжетом.

 

Один из обыденных зимних праздников, однако, очень удобно сервированный дополнительным выходным, я провел у родителей. Небольшие каникулы окончились, и отдыхающие заспешили на вокзал, где выяснилось, что коротать часы, отделявшие их от успокоительной ауры домашних обоев и пластмассового колпака света на ночь, придется не во вполне сносных объятьях мягких кресел привычного междугороднего "Икаруса". Остановившийся неподалеку от посадочной площадки рейсовый четырехколесный абориген Города поначалу не произвел на ожидавших никакого впечатления, и только после того, как несколько умудренных многолетним опытом поездок человек засеменили в сторону кассы, толпа осознала случившееся и пришла в движение, а часть ее с задумчивым видом ринулась к заветному окошку.

На этом сюрпризы не окончились. Вскоре, когда билеты были обменяны, и будущие пассажиры встали в очередь на посадку, выяснилось, что мест на всех не хватит. Толпа заволновалась и, не сговариваясь, люди устремились на приступ открытой автобусной двери. Счастливчики, первыми протиснувшиеся в салон, в числе которых оказался и я, с победным видом обустраивались на стареньких сидениях, остальные же готовились коротать время около поручней.

Приготовив запотевшее окно для трехчасового обзора зимних красот, я стал изучать своих соседей. Ими оказались нескольких уже не молодых дам, тяжело нагруженных поклажей студентов и неопределенного возраста мужчин. Двое старушек обсуждали "наглость вокзала":

- При Брежневе…

Среди гула голосов, заполнявшего все незанятые людьми пустоты, выделялся один, своим громом и неопределенным акцентом, привлекший мое внимание.

- Вы на этом месте всю дорогу сидеть будете? - поинтересовался голос и, получив утвердительный ответ, спросил, - что, к примеру, такое - парадокс?

Я обернулся и увидел говорившего. Это был мужчина средних лет, одетый в темно-синий плащ. Его круглое лицо окаймляла седая борода, а прищуренные глаза цепляли взгляд собеседника. Также как и я, он занял сидячее место, но почему-то не поставил свой синий рюкзак, инкрустированный засохшими пятнами грязи, на довольно чистый пол, а опустил его на свои колени.

Рассмотрев странного пассажира, я начал размышлять над тем, какое бы дал определение слову парадокс. На ум приходило лишь: "Парадокс - нечто, являющееся невероятным", "Парадокс - суждение, расходящееся с законами природы и общества".

- Парадокс - это когда киллера заказывают, - констатировал громкий голос.

Я удивился простоте объяснения и попытался придумать другие примеры определения загадочного слова.

В это время синий плащ, в котором спряталась даже голова его хозяина, поднялся со своего места и вальяжно двинулся к выходу. Удивительно, но этого пассажира, казалось, ничуть не заботило то, что вернуться он может к уже занятой лавке. И действительно, запыхавшийся молодой человек, вбежавший в готовый к отъезду автобус, не раздумывая, прыгнул на свободное сидение, но тут же был поднят на ноги ворчливыми возгласами старушек.

- В наше время…

Когда через некоторое время надышавшийся сумерками синий плащ проплыл над головами студентов, лязгнула входная дверь, и вокзал начал медленно расползаться в пелене опадающих с неба снежинок.

После того, как вскинутые в прощальном взмахе руки провожающих исчезли за поворотом, стихли разговоры, и пассажиры принялись вглядываться в млечные черты отсыревшего города. Вопреки традиции свет в салоне не погас, отчего низкие в эту пору палисады домов казались далекими и почти призрачными. В такт неспешному движению автобуса появлялись и исчезали невысокие придорожные деревья и их дальние родственники, фонарные столбы, заполняющие стигмы асфальтового полотна болезненным, безнадежным сиянием. Проплывали глянцевые витрины и серые вывески, платяные шкафы в незашторенных окнах и девочки-подростки в исподнем, лающие псы и разрытые тротуары, бывшие родными, но предавшие дома. Кучки по-шесть (четверо юношей и две девушки), подвое (две девушки) и многолюдные кучки пьяных парней, встречавшиеся на улицах города то тут, то там, отмечали нашу поездку щербатыми взглядами. Пересекающие проезжую часть мелким бегом люди спешили к новым, с вазами, обоям, бурлящему чайнику и запаху сухого лука, составляющим желтое семейное счастье.

Наш автобус двигался, работал и явно переживал свою вторую молодость, но отдельные его органы напоминали о лучших временах. Пели рессоры и стонали стекла. Под их усилившийся грохот мы вскарабкались в гору и миновали старые каменные стелы, оповещавшие путников, что "Город основан" и "Город в 1152 году".

Вскоре после выезда из города возобновился странный разговор.

- Тут зима бесконечна. Значит, ей конца не будет. А мы уехали… Уже выехали? Позвольте попрощаться.

- Что?

- Попрощаться хочу. С Виктором Павловичем прощаюсь. А что это Вы моргаете? Опасно, когда моргают.

Автобус ухнул на кочке, и разговор зашел о международных происшествиях. Голос мужчины в синем плаще звучал гневно и удивительно громко, поэтому скоро все пассажиры узнали об отношении этого человека к Штатам Америки, ВТО, закончившейся не так давно Олимпиаде и ядерному оружию.

- Масхадов сейчас грибы собирает. Я тоже грибы собираю.

Внезапно он вскочил:

- Как Ваше имя-отчество? Оч-чень хорошо. А меня - Виктор Павлович. А Вы не спутали свое имя-отчество? Ведь бывает.

Я был ошеломлен, настолько неожиданно было слышать подобные слова, да еще в таком месте. Достав блокнот, я записал сказанное и стал вслушиваться в начавший интересовать меня разговор.

- Слушайте, попутчик, я же патологоанатом, по совместительству, можно сказать, на пол-ставки, и хороший патологоанатом, изучаю, пользуюсь. Хирургов-костоломов, гинекологов разных, окулистов тоже - много, а вот хороший патологоанатом, толковый - редкость, знаете, - и он демонстративно моргнул.

- Пьяный!.. Вчера мой… - вынесла вердикт старушка.

- Это что? - продолжал Виктор Павлович, - Это - стекло. С одной стороны оно грязное, а с другой - нет. С одной стороны водитель должен его протереть, а с другой - он не знает об этом. Гусь…

Остаток фразы потерялся среди моих мыслей, и я записал:

"Он определенно не пьян".

… вот, к примеру, как Вы думаете, старушек надо уважать?

-

- Почему надо?

-

- Старушек уважать следует, потому, что они когда-то были красивыми и счастливыми, а кто вдруг не был счастливыми, они, хлоп, о-а-они хлоп как исчезли. Ну, конечно, они по особенному счастливы были, та-тара-та-та, не по-настоящему, конечно же.

По-моему, в ответ прозвучало: "А ты, чтоль, счастливый?".

- Как Вы можете меня спрашивать!!! - он вдруг не на шутку рассердился и с угрозой вперил глаза в своего обидчика, но уже скоро его лицо обмякло и он примирительно сказал:

- Придете домой - поговорите с женой, жена-то разговаривает?

Водитель выключил свет, и под редкое мерцание фар автометеоритов, и под кобальтовый сумбур невидимого Хуана я записал последнее: "Он пьян что ли?"

Лепные ели. Геометрически правильные выкаты глаз. Суровые поля. Выхлопы. Звезды, но совсем не холодно.

- Пять минут! - донеслось со стороны водителя, когда автобус остановился около очередного вокзала. Вошли новые пассажиры. Ими оказались две девушки, оживленно разговаривающие друг с другом.

- Борт "Город - Рязань". Борт идет по-другому? - послышался голос Виктора Павловича, - девчонки, на колени будете?

И снова мучительное дребезжание стекол. Под этот аккомпанемент пританцовывали в вуали метели деревянные медведи, сине-красные столы ломились снежными яствами, а расплывчатые костры на щитах "Берегите лес" соблазнительно желтели.

- Все великие люди - хорошие. Чтобы быть хорошим, надо стать великим. А телега должна быть чем? Коромыслом! - выдал очередную порцию странностей Виктор Павлович, и вошедшие недавно девушки засмеялись. Он улыбнулся им в ответ и, повернувшись, спросил у кого-то, кого мне не было видно:

- А вы не скажете, почему фраер всегда у-лю-лю-лю-лю говорит? Я смотрел фильм, там один говорил у-лю-лю-лю-лю.

- Ну это один. А другой что говорил?

- Не знаю, - опешил он.

Люди вокруг начали посмеиваться.

- Неужели стыдно сказать? - довольный такой реакцией его невидимый собеседник, видимо, решил развить успех, - ну, между нами.

- А-а между вами, это между кем? - поинтересовался человек в синем плаще и стал комично вертеть головой по сторонам.

По салону прокатилась очередная волна смеха, и только старушки, соглашаясь друг с другом в унисон заявили:

- Какой некультурный…

- Вы знаете о чем говорил Аристотель? Он ведь писать не мог, - он обратился к соседу по лавке, тому самому, которого в начале пути озадачил определением слова "парадокс". На сей раз тот сделал вид, будто заснул. Виктор Павлович повторил свой вопрос еще раз и, не получив ответа, отвернулся к окну, которое весь следующий час молча скоблил бородой.

Притворившийся спящим молодой человек украдкой улыбался - всех обаял этот странный человек, и всех он пугал.

На следующей остановке Виктор Павлович уступил свое место девушке и настоял на том, чтобы тоже самое сделал и его сосед.

- Это мои наместники, - сообщил он всем, - я вот еще что бы хотел понять, почему это именно в темно-синем лесу зайцы боятся?

Вокруг вновь заулыбались

- Пора бы уж нам, уважаемые, собой заняться.

Автобус прыгнул на кочке, и что-то громко заскрежетало.

- А мы до города доедем - с неопределенной интонацией произнес Виктор Павлович, - скажите, вам какое больше кладбище нравится?

- Где?

- Вам, именно вам, какое больше всего?

- Кладбища разные бывают.

- Вам! Ваше какое?

- Где? В Рязани? В Москве?

- Вам ИМЕнно?

- Мне никакое.

- Вы бываете честным?

-

-

- А вам какое?

- Мне на Марсе.

Никто не смеялся. Все отвернулись и задумались о своем. "Странным бы он был доном Хуаном, попроси я его говорить", - пришло мне в голову.

Потянулся нескончаемый ряд деревень, предшествующих Рязани. Черные плетни, оставшиеся, казалось, еще со времен крепостного права, ограждали серую асфальтовую грань от безликого недружелюбия одиноких домов. В голове беспрестанно вертелись мысли о странной поездке, о будущем рассказе, о необычных людях, по счастью еще рождающихся в России (Ох, Россея…), о чае, о рассуждениях, о том, на что я не способен. К горлу подступала ночь.

- А вы не в Батуми едите?

- Я? Да тут все кто куда, я, к примеру, в Москву, а вы что, в Батуми?

- Нет, я туда. И это при наличии Батуми.

Автобус остановился.

- Э-э… Где это мы? Так, скажите, где это мы?

- Батуми!

Потрясенный, Виктор Павлович с испугом обернулся в мою сторону, будто ища защиты. Некоторое время он без удивления смотрел на исписанную страницу блокнота, который лежал на моих ногах, так (я чувствовал, что у меня трясутся колени), словно знал, что в ней. Мне пришлось закончить работу, благо записывать было более нечего - мы въехали в Рязань, и разговоры сами собой прекратились.

Наш автобус не спеша проезжал сквозь красиво окрашенный огнями город, извергая на каждой остановке из своих внутренностей группы бывших пассажиров. Наше временное братство распадалось.

Виктор Павлович опять сидел у окна и задумчиво изучал изгибы улиц. На остановках он молча и с тоской в глазах вглядывался в лица людей, предвкушавших уже скорое чарующее тепло своих двухкомнатных нор, и, лишь тогда, когда выходил его недавний сосед, прокричал: "Я б тебе дуба дал!". И, снова усаживаясь, добавил: "Наконец-то я снова дома".

Мы сошли на одной и той же остановке. Я поставил свою сумку на снег и отошел к дороге посмотреть, нет ли троллейбуса. Вернувшись, я увидел неподалеку знакомый плащ и услышал счастливый голос Виктора Павловича: "Подскажите, как добраться до вокзала, мне на поезд…"

Через полчаса я был дома.